Итак, судя по опросу, можно сделать вывод, что посетители интересуются в большинстве своем именно эпохой Средневековья.
Первая тема посвящена Лондону.

Лондон. Эпоха раннего средневековья. По мотивам книги Питера Акройда (глава №4)

В последний месяц 1066 года Вильгельм, герцог Нормандский, продефилировал со своими войсками по Сент-Джайс-Хай-стрит, а затем повернул к югу, на Вестминстер. Он собирался начать осаду Лондонской стены у Ладгейта, где находились тогда главные ворота города. Возможно, город и выдержал бы осаду, благодаря отменным укреплениям, однако, в результате тайного сговора группа саксонских дворян отперла ворота. Отряды Вильгельма достигли собора Св. Павла, но потом, на широкой улице были атакованы толпой граждан, не желавших мириться с вторжением чужеземного предводителя. Хронист конца XI столетия Вильгельм Жюмьежский пишет, что "войска нормандцев немедля вступили с ними в битву, причиняя немалую скорбь Городу, ибо лишили жизни весьма многих его сынов и обитателей". В конце концов лондонцы сдались. Однако, на протяжении последующих трех веков лондонцам предстояло непрерывно защищать свой суверенитет как гражданам города-государства.
Первой задачей нового монарха стало усмирение города. В трех точках города по периметру Лондона началось строительство новых фортов - башен Монфише и Бейнардс-касл, а также сооружения, которое известно с тех пор, как лондонский Тауэр. Но Тауэр никогда не принадлежал Лондону и горожане считали его угрозой и вызовом их свободе.
После Великого пожара 1077 года, на месте первоначального укрепления была возведена каменная башня, строительство ее заняло около 20 лет. Это был Белый Тауэр, он на девяносто футов вознесся ввысь и доминировал над всем городом. Выстроенный из нездешнего - привезенного из Нормандии канского камня с желтоватым оттенком, Тауэр стал символом иноземного правления.
Однако, правитель-завоеватель милостиво пожаловал Лондону "Хартию", по которой Вильгельм обязуется поставить такие же законы, какие были до него, в дни царствования короля Эдуарда, таким образом Вильгельм позволил лондонцам жить по тем правилам, какие установил сам для себя город. И в тоже время, новый король понимал, что именно Лондон является тем ключом к преуспеянию не только его самого, как правителя, но и всей страны, побежденной им, поэтому, с его благословения, Лондон сменил статус, превратившись из независимого города-государства в столицу этой страны.
Не смотря на то, что законы вроде бы оставались прежними, нормандский король и его преемники проводили грандиозный план общественных работ, что лишний раз подчеркивало центральную роль Лондона в новой политике.
Преемник Вильгельма Завоевателя, Вильгельм Рыжий решил обложить своих подданных чудовищными налогами и пошлинами. Кроме того, борясь с осевшими в Англии Нормандскими баронами, он завел обычай отправлять пленников на казнь в Лондон, возможно этим подчеркивалась роль города, как столицы, но это же было и средством утверждения королевской власти.
После смерти Вильгельма Рыжего в 1100 году его брат Генрих I поспешил в Лондон и был провозглашен там новым монархом. В записях о его правлении есть перечень олдерменов (К XI веку территориальной единицей стал уорд, во главе которого стоял его полномочный представитель – олдермен) 1127 года, представляющих собой такую пеструю смесь английских и французских имен, что его вполне можно считать доказательством мира и согласия, воцарившихся в отношениях между коренными и «новоиспеченными» лондонцами. Вообще, изучение имен лондонцев той поры, когда староанглийские имена постепенно вытеснялись французскими, дает необычно богатую информацию. Фамилии тогда отнюдь не были родовыми именами, но давались людям в соответствии с местом их жительства или профессии – таким образом можно было отличить Годвина Бейкера (булочника) от Годвина Лабудура (чеканщика), Годвина Турка (торговца рыбой), Годвина Вустеда (торговца тканями) и Годвина Солла (шляпника). Остальных граждан различали по патронимам или, чаще, по прозвищам. Имя Эдвин Аттер означало «Эдвин, острый на язык»; Хью Флег значило «Хью, который всегда начеку»; Джон Годэйл продавал хороший эль, а Томас Готсол никого не обманывал.
Несмотря на то, что всех горожан прочно связывали друг с другом торговые и коммерческие отношения, с королем они ладили не всегда. Причина, по которой Генрих редко вмешивался в жизнь Лондона, была проста: он нуждался в процветании города, поскольку тот приносил ему прибыль, поэтому ставить палки в колеса местным торговцам и проводить смелые реформы королю было не выгодно.
После кончины Генриха в 1135 году исход династической борьбы нескольких претендентов на престол оказался напрямую зависящим от симпатий и преданности лондонцев; племянник Генриха Стефан, граф Блуасский, объявив себя законным наследником, быстро «пришел в Лондон, и народ Лондона принял его… и провозгласил королем в половине зимы». Так свидетельствует «Англосаксонская хроника», а другой древний источник добавляет, что «олдермен и мудрейшие люди создавали фолькмот (самая ранняя форма общественного управления, собиравшийся трижды в год, фолькмот, как институт, зародился в давнюю пору – еще при саксах и датчанах, когда город был автономным и самоуправляющимся) и, заботясь по своей воле благом государства, единодушно порешили избрать короля». Иными словами, жители Лондона официально избрали короля всей страны.
Однако коронации самой по себе оказалось недостаточно. После прибытия на английскую землю соперницы Стефана, дочери Генриха Матильды, в 1139 году и пленения новоиспеченного монарха в битве при Линкольне в 1141 году перед Лондоном вновь встала необходимость выбора.
Для рассмотрения притязаний Матильды на рестол в Винчестере был собран большой совет и её родной брат Стефан выступил с речью в поддержку ее кандидатуры. Однако, правление королевы оказалось недолгим - после того, как страна распалась из-за междоусобных войн, Лондон перестал быть столицей и снова превратился в город-государство. Матильда попыталась ограничить влияние Лондона, потребовав денег у его богатейших граждан, гражданам это пришлось не по вкусу и Матильда бежала с престола, который после этого занял её сын Генрих II. Следует сделать оговорку, чтобы развеять иллюзию полной независимости Лондона. Когда страну раздирали династические свары, город естественым образом принимал на себя ведущую роль, но в мирном, упорядоченном королевстве горожане не столь же естественным образом подчинялись монаршей власти. Поэтому в годы правления сына Матильды, город стал пользоваться несколько меньшим влиянием.
Убийство Фомы Бекета, совершенное зимой 1170 года в Кентербери, должно было задеть лондонцев за живое. Современники знали архиепископа как "Фому Лодонского", и он был единственным канонизированным лондонцем за много столетий; его любовь к цветистым речам и мелодраме тоже типична для жителей этого города. Однако, архивы не имеют никакого свидетельства о возмущениях горожан по поводу его убийства. Возможно, Фома - одна из тех поразительных фигур Лондона, которые выпадают из своего времени в вечность.
Однако более мирские ценности, коими Лондон обладал в тот период, воспел не кто иной, как биограф Фомы Бекета - живший в XII столетии Ульям Фицстивен. Его труд написан в новом стиле городских панегириков (economia, так как процветание крупных городов и жизнь его обитателей были тогда предметом обсуждения во всей Европе; и тем не менее картина, нарисованная Фицстивеном, отличается особой выразительностью. Вдобавок она необычайно важна как первое общее описание Лондона. Автор описывает шум или "стучание" водяных мельниц в лугах Финсбери и Мургейта, а так же крики и возгласы рыночных торговцев, каждый из которых "имеет свое особое место и занимает его всякое утро". Близ Темзы была большая "публичная харчевня", где слуги могли приобрести для своих хозяев хлеб и мясо, а местные торговцы - сесть за стол и перекусить. Кроме того, Фицстивен описывает "высокую и толстую стену", которая окружала и защищала весь этот оживленный город, с её семью двойными воротами и северными башнями; на востоке была еще большая крепость ("когда её строили, в известку была добавлена кровь диких зверей"), а на западе - два "на славу укрепленных замка". За стенами тянулись сады и виноградники с разбросанными там и сям усадьбами знатных и богатых людей. Их огромные дома находились в основном на западных окраинах города, в районе нынешнего Холборна; на севере же были луга и пастбища, граничившие с "бескрайним лесом", единственные остатки которого - Хемпстед и Хайгейт. На северо-западе, прямо под городской стеной, было "гладкое поле", известное теперь под названием Смитфилд, где каждую пятницу торговали лошадьми. На огороженных участках продавали так же свиней и быков. Здешнее население занималось этим почти тысячу лет кряду.
Рассказ Фицстивена примечателен тем, что в нем постоянно подчеркиваются энергия, живость и напористость горожан. Каждый вечер в полях за городской околицей устраивались футбольные матчи, и молодых игроков подбадривали криком их учителя, родители и товарищи-подмастерья; каждое воскресенье в то же время проводились потешные турниры, участники которых, вооружившись щитами и копьями, пытались сбить друг друга с коня. Даже развлечения лондонцев носили агрессивный характер. На Пасху посреди Темзы устанавливали дерево и вешали на нем мишень, после чего туда быстро неслась гребная лодка, в которой стоял юноша, вооруженный пикой. Если удалец промахтвался, целясь в мишень, он падал в реку к вящему удовольствию зрителей. В самые холодные зимние дни, когда замерзали Мурфилдские болота, любители забав садились на большие глыбы льда, а друзья катали их, толкая эти глыбы перед собой; кое-кто мастерил из берцовых костей животных коньки. Но и здесь присутствовал дух соревнования и агрессии: конькобежцы сшибались, "покуда один или оба не падали, порою не без телесных повреждений", и "весьма часто нога или рука упавшего соперника" оказывалась сломанной. То был мир, где развлекались травлей медведей и петушиными боями (это вполне созвучно сообщению Фицстивена о том, что тогдашний Лондон мог собрать армию в 80 000 человек), мир, где насилие и смех сочетались с тем, что Фицстивен именует "житейским изобилием, неутомимостью в делах, громкой славой и веливолепием".
Итак, это была пора достатка и процветания. В порту кипела работа - его отстраивали, расширяя бассейн для стоянки судов, чтобы там могли свободно бросить якорь фламандские, французские и ганзейские купцы, а также их коллеги из Брабанта, Руана и Понтье; в городе торговали мехами, шерстью, вином, тканями, зерном, лесом, скобяным изделиями, солью, воском, сушеной рыбой и сотней других товаров, необходимых для того, чтобы кормить, одевать, обслуживать его постоянно растущее население. Большая часть этого населения и сама активно занималась коммерцией: свой товар непрерывно поставляли на рынок скорняки с Уолбрука и ювелиры с Гатранс-лейн, мясники Истчипа и сапожники Кордуэйнер-стрит, торговцы шелками с Уэстчипа и торговцы рыбой с Темз-стрит, свечники с Лотбери и торговцы древесины с Биллингсгейта, торговцы скобяными изделиями с Олд-Джури и продавцы ножей с Попс-Хейд-элли, изготовители четок с Патерностер-роу и виноторговцы с Винтри.
Тогда в городе было гораздо больше шума, чем сейчас - на его улицах не смолкали крики носильщиков и водовозов, гремели телеги, звенели колокольчики, стучали молотками кузнецы и те, кто изготовлял оловянную посуду, перекликались мастеровые, плотники и бондари, работающие бок о бок на тестных пятачках. Не меньше, чем шума, было запахов:их источали сыромятни, харчевни и пивоварни, лавки, где продавали уксус, а пляс ко всему пекари и пивовары все чаще жгли уголь, и это также не улучшало атмосферу.
В этот же период город постоянно строился и перестраивался: в нем не было ни одного района, где не появлялись бы новые магазины и крытые рынки, церки и монастыри, каменные и деревянные дома. В почвенных слоях, относящихся к этому периоду, обнаружены фундаменты и выгребные ямы из известняка, арки из райгитского камня (по названию города Райгит в графстве Суррей), булыжник, буковые сваи, дубовые балки и бревна, а также остатки стен, канализационных стоков, полов, колодцев, погребов, строительных опор. Все это говорит об интенсивной и непрерывной созидательной деятельности.
Так же бурно развивались и "пригороды", то есть районы, прилегающие извне к городским стенам. В XII столетии появились крупные монастыри Сент-Джон и Сент-Бартоломью в Кларкенуэлле и Смитфилде, а в XIII веке - церкви Остин-Фрайас и Сент-Клер, Сент-Хелен и Аур-Леди-оф-Бетлихем. Был перестроен собор Св. Павла и основана больница для бедных при монастыре Сент-Мэри. С промежутком менее чем в двадцать лет закончили возведение своих крупнейших монастырей на западе города беые и черные монахи. В этой части Лондона делались самые капитальные вложения: свободная земля продавалась под обязательство немедленной застройки, а дома и прочая недвижимость сдавалась по частям, что приносило более высокий доход. Однако объектом самого грандиозного строительства стал Лондонский мост. Его сделали каменным и превратили в важнейшую торговую коммуникационную магисталь, которая остается на одном и том же месте почти девять сотен лет.
Сейчас южный конец моста украшают сидящие по обе его стороны мифические птицы - грифоны, раскрашенные в серебряный и красный цвета. Это городские тотемы, которые можно увидеть у многих лондонских дверей и порогов, и они очень подходят городу. Грифон был чудищем, охранявшим золотые копи и спрятанные сокровища; теперь он вынырнул из классической мифологии, дабы охранять город Лондон.
Уильям Фицстивен заметил, что "город поистине великолепен, когда у него хороший правитель (governor)". Само это слово может быть переведено как "руководитель" или "хозяин"; употребляя его, обычно имели ввиду короля. Но в годы, следующие непосредственно за написанием хроники Фицстивена, оно стало приобретать и другие значения. Пришло время - в последнем десятилетии XII века, - когда по улицам прокатился клич: "Лндонцы не потерпят над собой иного короля, кроме мэра!" Эти возмущения были прямым результатом отсутствия короля, отправившегося в крестовый поход, в Европу и Палестину. Ричард I явился в Лондон на коронацию, происшедшую в первое воскресенье сентября 1189 года - "в день, отмечанный в календаре, как несчастливый"; и действительно, "таковым он оказался для лондонских евреев, загубленных в сей день". Эти загадочные слова относятся к массовой резне - Ричард Девизесский называет её "холокостом", о которой историки, в общем, рассуждать не любят.
В отсутствие короля, занятого религиозными войнами, лондонская верхушка снова выдвинулась в Англию на ведущую роль. Дух и волю лондонцев еще более укрепило то обстоятельство, что представитель Ричарда Уильям Лоншан поселился в Тауэре и принялся воздвигать вокруг него новые бастионы. В 1191 году, когда брат Ричарда Иоанн захотел овладеть короной, граждане Лондона собрались на фолькмот, дабы рассмотреть его притязания; в этот важный момент они согласились признать его королем, если он, в свою очередь признает за Лондоном неотчуждаемое право жить "комунной" как самоуправляющийся город-государство со свободными выборами руководителей. Иоанн дал свое согласие. Полученый городом статус не был новым, но правящий монарх впервые признал Лондон общественной организацией, "коей все благородные люди королевства, не исключая и епископов, обязаны присягать на верность." Это слова Ричарда Девизесского, который считал заключенное соглашение не чем иным, как "пузырем", то есть плодом чванства, и не ждал от него ничего хорошего.
Благодаря французам в слове "комунна" слышится что-то радикальное или революционное, но революция была инициированна самыми могущественными и богатыми жителями Лондона. По сути, её результатом стала гражданская олигархия, предоставление власти самым влиятельным семьям - Бейсингам и Роуксли, Фицтедмарам и Фицрейнерам, которые именовали себя аристократами, или "оптиматами". Эта правящая элита воспользовалась сложившейся политической ситуацией, чтобы заново утвердить власть и независимость города, ограниченную нормандскими королями. Итак, мы читаем в обширной городской летописи "Liber Albus" ("Белая Книга"), что "знать града Лондона будет ежегодно избирать из своих рядов мэра...при условии, что её избранник непременно будет представлен Его Величеству королю, а в отсутствие короля - его юстициарию". Таким образом мэр и состоящий при нем совет probi homines (честных людей) из олдерменов получили официальный и весьма высокий статус. Честь быть первым мэром Лондона выпала Генри Фицэйлуину оф Дондонстоуну, который оставался на этой должности двадцать пять лет, до самой своей смерти в 1212 году.
Почти сразу после установления власти мэра и "коммуны" в Лондоне возродился дух традиции – словно, вернув себе древние силы, город заново обрел и чувство истории. В Гилдхолле начали расти общественные архивы – сюда поступали на хранение завещания, хартии и документы различных гильдий; в этот же период было издано множество законов, указов и распоряжений. Так у Лондона появилось административное "лицо", которому обязаны своим возникновением такие организации, как Столичное управление городского хозяйства и Совет Лондонского графства в XIX, а также Совет Большого Лондона в ХХ веке. Это картина органического развития, не угасшего со временем.
Кроме того, возникла нужда в людях, постоянно занятых на административной службе, – писцах, нотариусах, юристах. Был разработан необычайно сложный аппарат гражданского законодательства и учреждены суды для рассмотрения различных нарушений. Эти суды осуществляли и общее наблюдение за состоянием города – в частности, Лондонского моста и системы водоснабжения, – тогда как в ведении отдельных уордов находились местная санитария, мощение и освещение улиц. Уорды отвечали также за общественную безопасность и здоровье населения; для этого имелось двадцать шесть самостоятельных подразделений полиции. В Лондоне конца XII столетия насчитывалось примерно сорок тысяч жителей, многие из которых вовсе не жаждали подчиняться предписаниям властей и соблюдать правила поведения, навязываемые им "оптиматами".
В 1193 году, когда в Лондоне объявили сбор денег на выкуп отсутствующего короля, многие горожане были очень недовольны этим распоряжением. В следующем году по случаю возвращения в Лондон Ричарда была устроена пышная церемония, но король не замедлил обложить город еще более тяжелыми поборами. Скорее всего, самое тяжкое бремя легло на плечи ремесленников и торговцев, стоявших по своему положению ниже "оптиматов", и в 1196 году вспыхнул мятеж этих лондонцев, возглавленных Уильямом Фицосбертом, "Длиннобородым". Похоже, что Фицосберт получил поддержку многих горожан. Само восстание отличалось безрассудством и свирепостью, столь обычными для города на Темзе. Фицосберт нашел убежище в Сент-Мэри-ле-Боу на Чипсайде, но в конце концов городские власти извлеки его оттуда и повесили в Смитфилде вместе с восемью другими мятежниками на глазах у его недавних сторонников. Но значение короткой вспышки состояло в том, что группа горожан отказалась подчиняться королевским чиновникам и богатым купцам, которые хозяйничали в городе. Она стала предвестием необходимых и неизбежных перемен: городское население начало отвоевывать себе место в управлении общественной жизнью.
Однако главным очагом напряжения и источником конфликтов по-прежнему оставались отношения между городом и королем. Смерть Ричарда I в 1199 году и воцарение Иоанна никак не смягчили антимонархических настроений, которые были словно органически присущи лондонцам. Продолжалась старая история: жители города заставляли платить растущие налоги, или "пошлину", на покрытие королевских расходов. Мэр и самые влиятельные горожане пытались насаждать дух согласия – впрочем, отчасти это можно объяснить тем, что многие из них входили в непосредственное окружение короля и не обязательно выиграли бы от ограничения его власти. Но прочие лондонцы роптали все сильнее. Похоже, что король Иоанн, несмотря на данные им прежде обещания, присвоил себе право распоряжаться кое-какой городской собственностью, да и другие права; по словам летописца XIII века Мэтью Париса, после этого горожане превратились чуть ли не в рабов. Однако влияние фолькмота еще не сошло на нет. В 1216 году пять лондонских богачей выдали французскому принцу Людовику тысячу марок с тем, чтобы он приехал в Лондон и был коронован вместо Иоанна. Однако осенью того же года Иоанн умер. Лондонцы отправили Людовика обратно домой и приветствовали юного Генриха III, девятнадцатилетнего сына Иоанна, в качестве законного наследника короны.

Пройдемся по улицам Лондона в эпоху долгого царствования Генриха III (1216-1272). Большие дома стояли вдоль них рядом с лачугами, к прекрасным каменным церквам прилепились деревянные палатки, где торговали мелким товаром. Дома поменьше были в основном деревянными, с соломенной крышей, и напоминали саксонские и ранненормандские постройки; отчасти в Лондоне сохранилась атмосфера древнего города с его племенным и территориальным делением. Однако после многочисленных пожаров (особенно свирепым был Великий пожар 1212 года) вышел закон, обязывавший домовладельцев строить дома из камня и класть крыши из черепицы. Куски черепицы этого периода найдены в колодцах, погребах, мусорных кучах и дорожных фундаментах. Однако переход от привычного дерева к камню еще не был полным, и в эпоху здания из старого и нового материала еще стояли бок о бок. Пожалуй, самые красноречивые сведения о состоянии улиц можно подчерпнуть из многочисленных правил, которые, как свидетельствуют материалы судов, постоянно нарушались. Торговцам предписывалось ставить свои лотки только на середине улиц, между: «желобами», или канавами, тянувшимися вдоль обочин. На самых узких улочках эти канавы были прорыты посередине, так что прохожие волей-неволей прижимались к стенам домов. Мусорщики и уборщики каждого уорда должны были «следить за дорогами, разравнивать их, а также удалять всякую грязь»; эту «грязь» на запряженных лошадьми телегах доставляли к реке и вывозили на лодках, специально предназначенных для этой цели. В «Liber Albus» указано, что свиньям и собакам нельзя позволять бродить по городу, а «цирюльники не должны показывать кровь в своих окнах». Никому из горожан не дозволялось носить при себе рогатки для стреляния камнями. Существовали также сложные правила, касающиеся возведения зданий и стен, с дополнительными оговорками для разрешения споров между соседями; здесь снова возникает картина многолюдного, тесно заселенного города. С той же целью обеспечения порядка и безопасности больших домов предписывалось держать наготове лестницу и бочку с водой на случай пожара; поскольку крыши велено было класть черепичные, а не соломенные, олдермены каждого уорда имели право делать обходы и удалять запрещенную солому с помощью шеста или багра.
О строгом надзоре над всеми горожанами говорит и наличие правил проведения частных или общественных мероприятий. Каждая сторона жизни людей регулировалась огромным количеством законов, постановлений и предписаний. Ни один «чужой человек» не мог провести под крышей горожанина больше одних суток, а поселиться в уорде мог лишь тот, кто «имел добрую репутацию». Прокаженным доступ в город был воспрещен. Никому не дозволялось разгуливать по улицам «в запрещенные часы» – то есть после того, как прозвонят вечером колокола, – иначе гуляка рисковал попасть под арест как «ночной бродяга». Запрещено было также «торговать в трактирах элем и вином после вышеуказанного вечернего звона…и оставлять в них кого бы то ни было, сидящего или спящего…и никто не должен приводить к себе домой посетителей из общественного трактира, ни днем ни ночью».
В летние месяцы вечерние колокола звонили в девять часов, а зимой – еще раньше, с наступлением темноты. Когда раздавался бой колоколов Сент-Мэри-ле-Боу, а за ним – церквей Сент-Мартин, Сент-Лоренс и Сент-Брайд, трактиры пустели, подмастерья и ученики кончали работу, гасились свечи, а городские ворота закрывались и запирались на засовы. Некоторые подмастерья считали, что звонарь Сент-Мэри-ле Боу заставляет их чересчур долго трудиться, мешкая с «отбоем», и, как передает Джон Стоу, сочинили такой стишок:

"Желтоволосый клирик из Сент-Мэри,
Не спи, а то получишь в полной мере".
На что клирик язвительно отвечал:
"Дети Чипсайда, зря вы кричите,
Буду зонить, когда захотите".